(Клара Уинфельд, сестра Рене Файрстоун)

История человечества очень продолжительна. С веками людей становилось все больше, цивилизации развивались, уничтожались, страны вели войны. Одни народы уничтожались, другие выживали, и существовали даже очень долго. Один такой народ — это евреи. По какой-то причине сейчас некоторые считают это слово недостойным и предпочитают называть еврейский народ иудеями. В любом случае, несмотря на череду завоеваний этого народа врагами, последствий его разбросанности по всему миру в течение 2500 лет, он выжил. В России по-прежнему присутствует антисемитизм, который в последнее время, похоже, набирает силу, несмотря на то, что многие евреи эмигрировали в Америку, Канаду, Израиль и Германию.

Этот фильм — рассказ еврейской женщины, пережившей Холокост. Одна судьба на миллион. Известно, что шесть миллионов евреев были уничтожены во время Второй мировой войны. Я осознанно выбрала именно эту историю. Помимо того, что от этой женщины исходит невидимый свет и доброта, на неё хочется смотреть, и её просто приятно слушать. У неё славянская внешность, голубые глаза, светлые волосы… она может спокойно сойти за русскую, полячку, молдаванку. Мой выбор для русского человека, чтобы он смог поставить себя на её место, прочувствовать, что пережила эта женщина в лагере смерти. Я надеюсь, что этот фильм поможет всем нам лучше понять этот народ, а также будет способствовать сокращению антисемитизма, расизма и агрессии в целом по отношению к какой бы то ни было группе, нацменьшинству или этносу. Пусть горький урок чужого горя, сделает нас добрее, чувствительнее и милосерднее к чужому бедствию.

Я родилась и выросла в восточной части Чехословакии, в то время она принадлежала пяти разным странам. Когда я родилась, это была Чехословакия, потом Венгрия. Сейчас этот город называют Ужгород, и он принадлежит Украине. Моя семья относилась к среднему классу, и была очень любящей. Мои родители не были верующими. Но мой дедушка, по фамилии Розенфелд, который погиб в возрасте 96 лет в аварии, каждое утро и вечер ходил в храм. У него было много разных курительных трубок, и меня, ребёнка, это очень занимало. Дедушка был особенным, летом он носил чистые белые костюмы. Когда он встречал нас, детей, он засовывал руку в карман и начинал шелестеть фантиками, и мы знали, что у него для нас конфеты. У моего отца было своё дело, он занимался текстилем, и был отличным портным. Моя мама до замужества занималась торговлей, и с двумя сёстрами они отправились в Вену и открыли там магазин. После замужества, мама стала домохозяйкой. У меня есть брат Фрэнк, он старше меня на 4 года, у нас ещё была сестра Клара, младше меня на 5 лет. Я назвала свою дочь Кларой, в память о сестре. Когда Чехословакия разделилась, мне было 14 лет. Мы жили в маленьком городе, примерно в 30 тысяч, треть жителей были евреями. Я состояла в спортивной организации под названием Сокол, но когда Гитлер решил подарить Чехословакию Венгрии, я присоединилась к спортивной организации Макаби. Я ходила в обычную школу, дома у нас не разделяли кошерную и не кошерную пищу.

Вскоре начали появляться антиеврейские законы, и постепенно мы стали гражданами второго сорта. Какое-то время мы всё ещё были свободными, семья была вместе, но потом начали забирать мужчин в концентрационные лагеря. Забрали отца, но позже он вернулся. Брата забрали после окончания гимназии, позднее он смог убежать из лагеря и стал партизаном. Хочу уточнить, что брата вместе с другими еврейскими мальчиками забрали прямо из школы, и они исчезли. Родители были в отчаянии, власти не хотели раскрывать, где они были. Моя мама наняла адвоката, и тот смог узнать, что мальчиков перевезли в другой город, в один из храмов, который венгры использовали, как место для пыток. Их били, пытали и обвиняли в распространении коммунистической пропаганды. Мой брат никогда не вступал ни в какую политическую организацию, поэтому мы знали, что это обман. В итоге мои родители заплатили и освободили всех мальчиков. Позднее нам приказали носить жёлтые звёзды, был установлен комендантский час, и у отца отняли его бизнес.

В 1940 году тех евреев из нашей местности, которые не могли доказать, что их предки жили там в XVIII веке, депортировали за польскую границу. Некоторые из них вернулись и рассказывали нам об убийстве евреев в Польше, поэтому мы знали, что происходит в Польше. Мы знали об общих могилах, в которые сбрасывали евреев. Но мы не знали о строительстве концентрационных лагерей. В апреле в 1944 года начались депортации. Венгры отправили нас к границе с Польшей, и оттуда немцы на поездах вывезли нас в камеры смерти.

Нас затолкали в вагоны для скота, брата с нами уже не было, он был в венгерском трудовом лагере. Я, мама и сестра ехали в вагоне, в котором было примерно 120 человек. Сама поездка в Аушвиц (Освенцим) была ужасающей. Почти не было воздуха. Стоял смрад от людских испражнений. Мы слышали, как люди задыхались. Конечно, мы не могли ничего поделать. Три дня мы ехали без еды и воды. Ночью нацисты стучали по вагонам и говорили нам, что если у нас всё ещё есть ценности, то мы должны их сдать, иначе нас убьют. Мы слышали выстрелы и знали, что это убивают людей. Я помню, как одна пожилая женщина сидела на краю вагона, отпорола низ подола, вытащила оттуда золотой медальон и заплакала. Я была молодой, оптимистичной и романтичной, и подумала, что, наверное, там фотография её любимых, мужа или внуков. Мы не знали, куда нас везут. Были слухи, что мы едем в Германию на работу, я подумала: «Наверное, она думает, что уже не вернётся, ей под 80; как жестоко, что не дают ей оставить при себе эту маленькую вещь на память». Она закрыла медальон и через щель передала его нацистам. Мне тогда было 19 лет.

Когда открылись двери вагона, я, думая, что нас привезли в Германию на заработки, очень хотела получить хорошую работу, чтобы помочь родителям и младшей сестре. Но когда я выпрыгнула и увидела на километры колючую проволоку и нациста с нацеленным на нас автоматом, я поняла, что мы обречены. Через громкоговорители нацисты велели нам оставить все наши вещи, мол, нам их принесут в лагерь. Из вагона спрыгнула Клара, она плакала и тёрла глаза от яркого дневного света после темноты. Я схватила её за руку и сказала: «Чтобы ни происходило, мы должны быть вместе». Я посмотрела на вагон и не увидела там родителей. Только тогда я увидела, что тысячи и тысячи людей выходили из вагонов, поезд был очень длинным. Стоял хаос, родители искали детей, дети плакали и искали родителей… Я продолжала убеждать сестру, что мы найдём родителей уже в лагере. Людская волна привела нас к воротам лагеря, и я увидела перед собой нациста очень симпатичного, улыбающегося и указывающего людям куда идти. Тогда я начала бояться за будущее, потому что нам обещали, что не будут разлучать семьи. Я видела, как разлучают членов семей. Внезапно сестра увидела, что наша мама идёт в другую сторону, и она хотела убежать, но я упросила её быть со мной, потому что она может потеряться. Нас привели в подземную раздевалку. В окружении солдат и лающих собак нам было приказано раздеваться, чтобы принять душ. Мы ждали, когда солдаты уйдут, чтобы раздеться, но никто не сдвинулся с места. Тогда один солдат подошёл к одной женщине и ударил её по лицу, приказывая раздеваться. Мы поняли, что они не собираются уходить. Нам приказали аккуратно складывать одежду и помнить, куда мы её положили, чтобы потом её найти. Мы были наивны и верили им. После душа мы полдня стояли голыми и мокрыми. Я помню, что мы с сестрой обнимались, чтобы немного согреться. В полночь нас увели в барак, где обрили наши головы и тела. Они брызгали на нас ДДТ против пестицидов. Потом вышли две заключённые; одна дала нам старую одежду, в которую мы облачили наши замёрзшие тела, а вторая жёлтой краской проводила толстую полосу с бритой макушки до середины спины, чтобы обозначить нас, как еврейских заключённых. У нас не было ни обуви, ни чулок. Я помню, как платье прилипло к телу от краски.

(Фото: Рене Файрстоун)

Потом надзиратели (их называли парочкой), они были евреями, приказали нам встать в очередь, и нас распределят по баракам. Сестра начала плакать, и я решила, что спрошу, где наши родители, и когда нас воссоединят. Моя сестра в нашей группе была самой молодой. Я задала свой вопрос парочке, и надзирательница указала на кирпичную трубу и сказала: «Видишь эту трубу? Туда пошли твои родители. Когда ты пройдёшь через трубу, вы воссоединитесь». Я повернулась заключённым и спросила их: «О чём она говорит? Что это означает?» Даже в самом страшном сне я не могла себе представить то, что здесь происходило.

Когда мы шли после душа в барак, моя соседка постучала мне по плечу и, указав на нацистского офицера, сказала, что он меня ищет. Его звали Менгеле. Я посмотрела, и он махал мне. Поймите, мы были полностью нагими, у меня всё ещё были мои светлые волосы. Я отвернулась, делая вид, что не замечаю. Моя подруга опять сказала: «Иди туда». Я этого никогда не забуду… Я родом из семьи, когда даже мой отец никогда не видел меня спящей, не то, чтобы нагой. Я скрестила руки и пошла туда. Он стоял там с врачом. Они отвели меня от группы и подвели к свету. Он поднёс плётку к моему подбородку и поднял его. Я слышала, как они разговаривали друг с другом, и он спросил у меня: «Почему ты тут?» Я немного понимала по-немецки, в школе мы были обязаны изучать немецкий язык, будучи на границе с Чехословакией. Я сказала ему: «Потому что я юда (еврейка)». Он спросили, к какой религии относились мои родители. И я продолжала отвечать «Юда, юда». Он спрашивал меня о моих прабабушках и прадедушках… Я настаивала на том, что они все были евреями. Он очень разозлился и посмотрел на врача и воскликнул: «Это невозможно!» В тот момент я увидела, как бреют мою сестру, я боялась, что потеряю её, поэтому я повернулась и ушла. Один из надзирателей подошёл ко мне и нанёс сильнейший удар по спине, и сказал девочкам на идише, что мне повезло, так как никто просто так не уходил от Менгеле, в того, кто пытался уйти обычно стреляли. Это был мой первый удачный случай удач. Я выжила.

Мы не спали долгое время. Давайте, я вам расскажу о нашей первой ночи. Мы спали на нарах по 12 человек: 6 смотрели в одну сторону, и 6 в другую, и мы пытались уснуть. Мы боялись, мы не знали, что нам принесёт завтрашний день. Тогда одна девушка полячка, начала петь на идише «А идише мама». Я не понимала идиша. Но из звучания песни, я понимала, о чём она поёт. Это было моим первым соприкосновением с моими еврейскими корнями. Мы все проплакали ночь напролёт.

Следующим утром мы проснулись под удары парочки, которая бегала и кричала: «Поднимайтесь! Все на улицу, быстрее!» Мы выстраивались на подсчёт. Было темно, 2-3 часа ночи. Мы стояли там до 10 утра. Мы не знали, что будет дальше. Мы надеялись, что нам позволят вернуться в барак, отдохнуть, но этого не произошло. Нас подсчитывали дважды в день, ночью и днём. Если все были на месте, то нас кормили. Когда нас выстроили в первый раз, то вынесли три одеяла. Я видела, что одеяла двигались. Позже я спросила, что это за одеяла, и мне сказали, что у некоторых людей был диабет, у них забрали инсулин, и оставили медленно умирать. Утром привезли две бочки с так называемой едой, её называли «эрзац». То была жидкость, похожая на чай или кофе, со вкусом воды после мытья посуды, но она была горячей. Мы стояли полночи, мёрзли. Потом я поняла, что не все получат даже эту еду. Кому давали эту жидкость приходилось делиться с пятью другими заключёнными. Сначала мы делились, но потом, из-за голода, когда доходило до 4 и 5 заключённого, уже ничего не было. С тех пор начиналась борьба за еду, за первое место в очереди. Позднее мы узнали, что Менгеле подходил к началу очереди и отбирал людей в газовые камеры. Каждое утро и днём мы выбирали, где мы хотим стоять, впереди очереди, потому что ты такая голодная, что можешь не дожить до дневной очереди, или если ты дожила до дня, то лучше тебе быть в конце очереди, чтобы прятаться от Менгеле.

Днём нас кормили той же жидкостью, которую они называли супом, и нам выдавали по куску хлеба. В воскресенье, нам давали, либо кусок копчёной конины, либо немного маргарина. Нужно было протягивать руку и на неё небрежно бросали кусок. Иногда давали кусочек мармелада, сделанного из чего-то чёрного. Никогда не забуду, как когда впервые нам выдали этот липкий чёрный мармелад, моя сестра заплакала, выбросила его и вытерла руку об одежду. Она никогда не прикасалась и к супу, не могла пить из миски, к которой прикасались четверо других людей. Она голодала и съедала только кусок хлеба.

У нас не было мыла, это было самым худшим. Поэтому у нас появились вши. Не было и доступа к воде; когда нам позволяли пользоваться туалетом, коллективно, раз в два-три дня, из-за ограниченного времени, мы решали что нам делать: опорожняться, пить воду или стирать платье. Вокруг стояли солдаты нацисты, смеялись над нами, над женщинами которые мыли себя, или пользовались туалетом. Этот позор остался со мной на всю жизнь. Я смущаюсь, когда кто-то смущается. Такое унижение уничтожает в вас человечность. Ощущаешь себя полностью нагой, беззащитной. Ты знала, идя туда, что у них есть власть делать с тобой, что им угодно.

Если кого-то ловили опорожняющегося за бараком… В барак нам позволялось заходить только вечером, когда готовились ко сну, а так мы всё время находились на улице, в пыли, в дождь, в снег. Аушвиц не был трудовым лагерем, это был лагерь уничтожения. Мы знали, почему мы там и мы это принимали.

Менгеле перевёл меня в другой лагерь. В то время в этом лагере находились лилипуты, не еврейской национальности. Туда приводили целые семьи, родителей и детей… и мы им завидовали, что они могут оставаться вместе, так как нас разделяли. Однажды, когда мы возвращались вечером в барак, нам было сказано, что нам не позволяется выходить и смотреть, что бы мы ни услышали. Той ночью мы слышали вопли и выстрелы. На следующие утро, мы видели всех этих лилипутов, разложенных стопкой у входа в их бараки, как кирпичи. Это было середина сентября, крематорий работал круглые сутки. Для этих людей не было места в крематории, поэтому их задушили газом ночью. Трупы лежали три дня, пока их не забрали в крематорий для сжигания тел.

Потом меня забрали в другой лагерь и отсоединили от сестры Клары. Когда Менгеле указал мне идти в другую сторону, я пыталась вернуться, потому что сестра была очень худой и слабой, и я понимала, что она не выживет, и побежала к ней, но Менгеле поймал меня и передал парочке. Парочка меня жестоко избила. Мы договорились с сестрой, что будем встречаться у колючей проволоки каждое утро в определённом месте, чтобы помахать друг другу и сообщать, что всё ещё живы. Кстати многие люди кончали жизнь самоубийством у этой проволоки, так как она была под большим напряжением. Нацисты всегда что-то устраивали на еврейские праздники. В Йом Кипур 1944 года я подошла к проволоке, но моей сестры не было. Когда она не появилась на третий день, я знала, что что-то с ней произошло. После войны, я узнала, что в тот день был большой досмотр, и её отобрали, чтобы убить.

Потом привозили греческих евреев из Салоники, из Италии, потом датских евреев — это уже были последние эшелоны. В Аушвице ускорялся темп уничтожения людей. Спустя пару месяцев, нам сказали, что нас эвакуируют.

В сентябре, перед смертью моей сестры над нами уже летали американцы. Мы видели маленькие серебряные точки в лучах солнца и все кричали: «Американцы! Американцы!» Звучали сирены и метались нацисты. Мы надеялись, что американцы разбомбят всё это место, включая нас — нам уже было всё равно. Но они нас не бомбили, они облетели нас, а потом вдали мы услышали взрыв, и мы предположили, что они бомбили аушвицкий завод.

Интервьюер: Им дали чёткие указания, не бомбить Аушвиц.

Да, я знаю, даже если бы они просто разбомбили железную дорогу, то можно было бы спасти ещё тысячи и тысячи евреев и других людей. Моим большим потрясением после войны было, когда я узнала, что очень много других людей, не евреев, также были уничтожены в Аушвице. Мы не знали, когда закончится война, но мы знали, что американцы в ней участвуют. Кто-то знал, что это были именно американские самолёты, всё же там была подпольная [разведка].

Позднее у меня был контакт с поляком, диссидентом, доктором. В 1944 году был взорван один из крематориев, и женщину партизанку, которая пронесла динамит, вместе с несколькими другими повесили. Мы надеялись, что подойдут русские.

Нам было сказано, что лагерь будет уничтожен, и меня отправили на марш мертвецов. Нас опять завели в душ… Мы не знали, есть ли разница между душем и газовыми камерами, и каждый раз, когда нас вели в душ, мы не знали, что с нами будет. Поэтому мы боялись. Шёл ледяной дождь. Нас вывели обнажённых на улицу, и мы стояли с утра до 4 дня под ледяным дождём. Тогда произошло второе чудо. В ночь до этого у меня началась горячка. Со мной была одна венгерка по имени Фаркаш с дочкой, я не знаю, что с ними было потом, но она где-то раздобыла для меня одеяло, обернула меня в него и вытащила на пересчёт. Если бы она это не сделала, меня бы тем утром уже убили. Так что я прошла через ледяную воду, дождь, потом марш мертвецов (60 километров) опять до вагона для скота, где другие женщины меня окружили, чтобы согреть теплом их тел, и я приехала в следующий лагерь полностью выздоровевшей. Ледяной холод снял мою температуру, но я бы не рекомендовала бы это людям сегодня (смеется).

Путешествие опять длилось 3 дня. Я болела, была в бреду. Когда мы приехали, я обнаружила, что могу стоять, ходить… Мы прошли через маленький городок, где жители никогда раньше не видели евреев. Нас было 200 человек, и нас направили работать на фабрике. Я помню, что мой начальник, которому я нравилась, позднее сказал мне, что жители говорили: «Теперь мы знаем, как выглядят евреи». Мы были бритыми, истощёнными, в лохмотьях — они думали, что все евреи вот так и выглядят. И кто-то спросил: «А где рога?» Они действительно верили пропаганде и карикатурам на евреев, которая распространялась в газетах тогда.

Это был комплекс из 4 заводов: один производил оружие, второй — ящики для оружия; мы делали цепи для танков. Мы работали с украинскими рабочими рабами. Рядом находилась французская тюрьма, и эти мальчики французы тоже там работали. Французы знали, что происходило на войне. Мы знали, что война подходит к концу.

Я помню, как однажды поймали трёх датских девочек на заводе, не работающих, и наша командир СС, она была невысокого роста и очень жестокая, связала этих трёх девушек на улице, облила их водой, и они замёрзли до смерти. После этого никто не прогуливал.

В последние дни до освобождения ночью мы слышали взрывы бомб и видели «зажжённые свечи» — русские парашюты с подсветкой, которые освещали всё вокруг. Опять мы надеялись, что они взорвут наши заводы, так как мы не знали, что будет дальше. Это длилось несколько ночей. Следующей ночью была сильная бомбёжка, и на утро нас не позвали на циляп (подсчёт). Мы боялись выходить наружу, были уверены, что нацисты нас просто так не отпустят, и думали, что, может быть, они стоят снаружи с автоматами. Мы оставались внутри, пока одна женщина не решилась пойти посмотреть. Мы наблюдали за ней через окно, и она начала махать нам руками, что мы свободны. Оказывается, что соседи заключённые французы, привязали белую рубаху к трубе и маршировали по лагерю, и кричали, чтобы мы могли их услышать «Наци капут, наци капут!». Мы выбежали, и увидели, что нацисты сбежали ночью. Но мы не знали, а вдруг они вернутся. Позднее днём прискакал на коне русский офицер казак и закричал: «Вы евреи?» Мы не знали, что нам отвечать, опасно ли было говорить правду. Тогда одна девушка закричала: «Да, да, евреи!», тогда офицер спустился с лошади, начал плакать, обнимать нас и целовать и говорил: «Я тоже еврей». Он сказал: «Это то, что они сделали с моими людьми». Потом французские солдаты перед нами застрелили лошадь и приготовили из неё гуляш, и мы впервые ели картошку с мясом. Потом казак велел нам не уходить из лагеря, потому что русские солдаты скитаются и насилуют женщин. Он вернулся через пару дней и сказал нам, что мы можем теперь уходить.
Мы были предоставлены самим себе. Мы понимали, что нам придётся вернуться в мир, который нас не хотел. Было опасно… Я попросила командира дать нам несколько велосипедов. Мы знали, что находимся поблизости с границей Чехословакии. Я знала чешский и думала, что всё поменяется, когда мы пересечём границу. Нам дали три велосипеда с бумажкой, что они нам принадлежат, но через шесть километров русские солдаты нас остановили, я им смело показала бумажку, улыбаясь, они сказали: «Хорошо» и забрали наши велосипеды. Мы пошли пешком.

Интервьюер: Они вас не насиловали?

Рене: Нет, мы так плохо выглядели с бритыми головами, наверное, мы были очень непривлекательны. Позднее было очень опасно для молодых девушек ходить одним. Мне очень повезло, даже когда опасность была очевидной.

Мы перешли границу, нас было трое, и пришли в маленький городок, и я зашла в ресторан, и хозяин поинтересовался, откуда мы. Я сказала ему, что я из Чехословакии, и что мы возвращаемся из концентрационного лагеря, хотя он это понимал по нашим бритым головам… Жаль, что я уничтожила свою одежду с жёлтой полоской… Она осталась у меня в памяти на всю жизни. Этот мужчина был очень добрым, и спросил нас, где мы думаем ночевать, и я ответила, что ещё не знаю, и он сказал, что вернётся в пять утра. Он нас покормил и сказал, что позволяет нам поспать в ресторанных будках. Это была наша первая ночь на свободе. На утро он дал нам поесть, и мы продолжили наш путь. Мы обнаружили, что почти не было общественного транспорта, всё было занято военными. Было опасно, мы просили русских солдат везти нас на их грузовиках, не зная, куда они едут. Мы надеялись, что, может быть, повстречаем других заключенных, возвращающихся из лагерей. Мы странствовали по Европе.

Мы очутились в Брно. Мы остановились в Красном Кресте, потом мы спали в парках, на улице, просили у людей еду как милостыню. Люди нас узнавали и были относительно добры к нам; некоторые были более гуманны, чем другие. В Брно нам дали несколько крон, поэтому у нас было немного карманных денег. Оттуда мы отправились в Словакию, в Братиславу. Там также Красный Крест нам помогал пару дней. Потом нам кто-то сказал, что в Будапеште, есть школа, где люди регистрируются после лагерей.

Хочу рассказать одну показательную историю в отношении того, как русские вели себя в Европе. Мы напросились в поезд, и кондуктор был добр по отношению к нам и позволил нам сесть на паровоз. Мы видели, что происходило в поезде. Вагоны были забиты русскими солдатами, но там также были девушки американки, солдатки. Они были одеты во всё американское, и у них были большие мешки с разными вещами: сигаретами, шоколадками… Они сидели и ели перед нами, ни разу ничего не предлагая. Той ночью мы не спали, были очень возбуждены, думали, найдём ли кого-нибудь в Будапеште. Ночью мы обратили внимание, что большие мешки, на которых сидели американки, становились всё меньше и тоньше, и к утру они уже сидели на полу. Мы обратили внимание, что русские солдаты ходили вдоль поезда, оказывается, это они опустошили эти мешки. Это был горький смех, мы не хотели быть к ним жестокими, но они действительно вели себя не очень хорошо.

Мы приехали рано утром, и я узнала одного мальчика из моего городка, и он меня тоже узнал, мы обнялись и были рады встретить кого-то из родного места. Он повёл нас в школу, в которой стены были обклеены бумагой, и в алфавитном порядке все подписывали свои имена. Я прошлась по списку, и не нашла никого из своих родственников. Уже становилось поздно, и я начала плакать, он меня подбадривал, что завтра кого-нибудь найдём. Я хотела выйти, но дверь не открылась, потому что за ней кто-то стоял. Оказалось, что это был мой брат. Он рассказал мне, что сбежал из лагеря и стал партизаном. Он был в горах Татр, и там также скрывались евреи, которым они помогали. Среди партизан также были евреи, но они себя не выдавали из-за сильного антисемитизма, но между собой они знали, что они евреи. Это меня очень огорчило, потому что даже те, кто ненавидели немцев, ненавидели нас ещё больше.

Потом мы отправились в городок под названием Кошице, где была подруга моего брата. Во время войны она скрывалась в Будапеште с поддельными документами. Она сильно заболела, когда скрывалась. В первый раз мы с подругой брата вместе вернулись в Ужгород. Когда я вошла в свой дом, там находился русский офицер. Я вошла и сказала, что я хозяйка, и что это мой дом. Тогда он сказал: «Хорошо, можете занять одну из комнат». Я поняла, что они не собираются уходить из моего дома. Также я увидела нашу старую горничную, которая сделала вид, что очень рада нашему возвращению, потому что, вероятно, успела забрать какие-то наши вещи, хотя я и не собиралась на них претендовать. Она спросила, что нам приготовить. Я попросила её взять дюжину яиц и приготовить нам из них пельмени, потом взять ещё дюжину и приготовить яичницу. Мы поели и вернулись. Я забрала несколько памятных вещей.

Случайно кто-то нам сказал, что видел нашего отца в госпитале. Брат искал машину, что перевезти отца из госпиталя в Прагу. Снова «случайно» брат встретил своего друга Бернарда, теперь моего мужа, с которым они вместе находились в трудовом лагере. Они обнялись, очень обрадовавшись, увидев друг друга. У моего мужа был доступ к грузовику. Мы приехали туда, и имя отца действительно было в списке. Мы ходили по всем палатам, но не могли его найти. Когда он выходил, кто-то позвал его по имени, он повернулся, и мы увидели человека-скелет, умирающего от туберкулёза. Спустя пару месяцев отец скончался.

Перед смертью отец рассказал очень интересную историю. Он спросил моего брата, в какой именно день тот убежал из трудового лагеря. Брат назвал дату. Оказывается, отцу в ту ночь приснился сон, что он находился в лесу, и перед ним бежала чёрная лошадь. У брата были очень тёмные волосы. Он ухватился за лошадь, но она ускользнула от него и убежала. И когда он проснулся следующим утром, он понял, что его сын сбежал из лагеря. После смерти отца, мы оба решили, что не хотим оставаться в Европе. Бернард продолжал приходить к нам и сказал нам, что обещал моему отцу, что будет заботиться обо мне, и поэтому ему нужно на мне жениться. Мы поженились, позднее у брата родился первенец, потом у меня, и мы решили уехать из Праги. У моего мужа была студенческая виза в Америку, но нацисты его поймали, и ему пришлось пройти через опыт трудового лагеря. Американские власти признали его документы, но моему брату пришлось ехать во Францию, и позднее они переехали в Палестину, которая сейчас является государством Израиль. И хотя мы нашли друг друга, мы вновь разъединились на 15 лет. Потом они сумели получить документы, и теперь, мы все вместе.

Вторая часть интервью:

«Я вынесла один очень важный урок из Холокоста — никогда не судить людей коллективно. Я поняла, что каждый отдельный человек должен быть судьей своих собственных действий, кто он, что он делает, как он себя ведёт». Рене Файрстоун

В силу ограничения времени, на данный момент не представляется возможным добавить субтитры для второй части интервью. Если говорить вкратце, Рене открыла свою собственную фабрику в Америке и стала очень известной в своей сфере — в модном деле. Спустя много лет, её попросили рассказать о её опыте Холокоста. Сначала она отказалась, но когда стало известным, что вновь разрушаются еврейские кладбища и рисуются свастики на синагогах, услышав слово «свастика», она сказала: «Мне нужно подумать». Той ночью ей опять снился Аушвиц. Рене начала делиться своими воспоминаниями с разными людьми о том, как пережила Холокост, чем она не делилась даже со своими детьми. В сфере моды у неё начались проблемы (так как связь с Холокостом влияет на «имидж бренда»). Она оставила свою работу. Её дочь Клара начала движение «Второе поколение, переживших Холокост», целью которого является просвещение людей об этой истории и извлечение из неё уроков.

Рене учит своих детей, что они могу менять мир своими действиями. И надеется, что следующий век не будет таким жестоким, как век XX. Она надеется, что подобная история никогда не повторится. Как ни жаль, на наших глазах она вновь повторяется, только на этот раз в Китае. Там миллионы мирных практикующих Фалуньгун - духовную практику совершенствования по принципу «Истина, Доброта, Терпение» уже более 16 лет подвергаются гонениям, пыткам. У этих ещё живых людей извлекают органы только за их веру. Вскоре мир узнает, сколько именно миллионов практикующих погибли в трудовых лагерях Китая.

(Рене с мужем, Бернардом)

Тут можно посмотреть видео клип с молодой Рене, когда она работала известным дизайнером.

Интервью было взято в 1996 году в Бруклине (США) Фондом исторических видеоматериалов о людях, переживших Холокост (Survivors of the Shoah Visual History Foundation)

— Я родился 28 сентября 1932 года в посёлке Каменка. Тогда это была Молдавская Автономная Республика в составе Украины. В мае 1941 года я закончил второй класс, а в июне началась война. Родители долго решали, уезжать или нет, пока не стало поздно, и нам пришлось остаться.

— Когда Вы узнали о начале войны?

— По выходным дням у нас в посёлке всегда были народные гуляния. Молдаване выходили в национальных одеждах. В одно из таких воскресений я катался на велосипеде. После этого я пришёл домой. Все сидели унылые, а я был весел. Тогда тётя сказала мне, что началась война. В моём возрасте я ещё не воспринимал войну всерьёз. Была финская война, воевали, но где-то далеко, и мы этого не ощущали. Так же было и в этот раз. Позже мы стали понимать, что на этот раз всё гораздо серьёзнее. А потом, когда фашисты пришли к нам, мы уже не только понимали, но и почувствовали.

— Как Вы узнали о том, что румыны и немцы продвигаются в вашу сторону?

— Я знал только про немцев. О румынах я узнал, когда они уже пришли. Но, видимо, взрослые знали о том, что румыны должны были командовать до Южного Буга, а дальше – немцы.

— Откуда вы узнали, что советские войска отступают?

— Мы видели, как они уходили, унылые, пешком. На подводах везли оружие. А мы стояли и махали им руками.

— Были и беженцы тоже?

— Беженцев мы не видели, они проходили мимо, т.к. у нас не было железнодорожной станции, только узкоколейка.
Когда советские войска ушли, в Каменке осталось только несколько солдат. На моих глазах они взорвали здание церкви, в которой находился военный склад боеприпасов. Ими также были подорваны казармы воинской части, здание Райисполкома и ещё ряд объектов. Каменка находится в лощине Днестра, и эти солдаты забрались на холм. И когда из-за Днестра пришли румыны, они стали стрелять по ним сверху из пулемётов. Румыны в панике пустились в бегство. Они кричали:»Unde drum la Nistru?» (Где дорога на Днестр?). Таким образом эти несколько советских солдат такой ужас на румын навели! Да и сами румыны были вояки не очень… Ну а потом румыны прислали подкрепление, и, видимо, ночью те советские солдаты ушли. Румыны вошли в посёлок и начали наводить свои порядки…

— Был ли такой период, когда в посёлке не было власти?

— Дня два-три.

— И как вели себя в эти дни неевреи?

— Все сидели тихо. А евреи собирались в тех еврейских домах, у кого был второй, задний выход, чтобы можно было убежать…
В один летний день в посёлок вошла немецкая разведка, человек 15 на лошадях, молодые парни. И они стали говорить евреям: «Не убегайте! Мы никого не трогаем, мы – разведка, нас никто не интересует, но сзади идут румыны- вот они наведут порядок!»
Следующей ночью в посёлок заскочили румыны и почему-то стали стрелять в памятник Ленина. Начались грабежи, стали собирать всех евреев…

— Был какой-то специальный приказ преследовать евреев?

— Это была их политика…
В ту ночь, когда ворвались румыны, мы были в доме у соседей, у которых был задний выход. Мы выскочили и спрятались в каком-то саду. Стало светать. Мы лежали под каким-то кустом. Видимо в этом саду пряталось много евреев. Потому что мы слышали, как кого-то выводили, их крики. Мама говорила:»Это семья таких-то.» Потом была слышна автоматная очередь, т.е. их расстреляли… И так мы прятались где-то пол дня. Потом вывели и нас. И привели на Рынок. Туда согнали всех евреев, кого не расстреляли. Там на стойках стояли пулемёты. И мы там сидели три дня. Без еды, без ничего. Даже дождик немного накрапывал. По ночам вызывали людей на допросы. Спрашивали, кто где работал, кого знал. Через три дня приехал какой-то высокопоставленный армейский чин и забрал всех молодых мужчин. А остальных отпустили по домам. У нас дома всё было разграблено, разбито, невозможно было войти в комнату. Через пару дней опять всех собрали возле базара, и опять несколько дней все сидели на улице. Видимо румыны ещё не всё успели разграбить. Постепенно пожилых людей и детей опять отпустили. Через дней 10 вернулись назад молодые мужчины, которых раньше забрали. Они были худые, избитые. После этого стали привозить евреев из близлежащих деревень и местечек. Их всех расселили по еврейским домам. У нас тоже жили две или три семьи из местечка Рашково. Женщина с двумя девочками, пожилой мужчина с женой и ещё какая-то семья. В Каменке сделали что-то типа гетто, но оно ещё не было огорожено. И так мы жили до осени. Чем мы жили? Мама немного шила. А у отца было много знакомых молдaван, которые помогали нам чем могли. Кроме того, мы же были дома и у нас ещё были какие-то запасы. Приезжим было тяжелее, но мы как-то делились.

— Были ли погромы в этот период?

Именно в этот период не было…
Почти всё еврейское имущество уже было разграблено до этого местным населением. Но надо же было надевать эту одежду! А людям всё-таки было неудобно. Видимо поэтому и ставили вопрос о депортации.
А румыны продолжали грабить по ночам. Они заранее выбирали себе какой-то дом и грабили уже остатки, по мелочам. У кого-то остались серьги, у кого-то кольцо, часы… Солдаты заходили в дом и всех обыскивали. Могли и избить, если им что-то не нравилось.

Потом стали поговаривать, что нас будут выселять.
Ближе к зиме прибежал один парень из Песчанки (Винницкая область) и рассказал, что ночью к ним пришли жандармы, собрали всех евреев и увели. А его родители жили в Каменке и он убежал к ним. Недели через две в Каменку пришли те же самые жандармы (парень из Песчанки узнал их), собрали всех евреев на площади и погнали этапом. Говорили, что ведут к Южному Бугу, где были большие лагеря смерти. Было холодно, уже выпал первый снег. Дням нас гнали, а ночью расселяли на скотных дворах. Ничем не кормили, мы перебивались как могли сами. Были хорошие люди из местных, которые давали кусочек хлеба. И вот там мы двигались. Ходили слухи о том, что румыны получили телеграмму, будто на Южном Буге бушует какая-то эпидемия, и нас поворачивают в другую сторону. Нас привели в посёлок Кривое Озеро (на тот момент Одесская, а сейчас Николаевская область) и передали местным полицаям. Говорили, что мы будем работать там на каких-то заводах. На какое-то время нас оставили без надзора, и люди решили уйти обратно в Каменку. Почему, чем мы руководствовались, я не понимаю…
Мы пошли обратно точно так же, пешком, но уже, конечно, без надзора. Мы вернулись в Каменку. Было уже холодно. Дома были пустые стены…

Через три дня нас опять среди ночи подняли румыны и повели к Днестру. Нас согнали в парк. Люди стали поговаривать о том, что нас хотят топить в Днестре. Но через несколько часов ожидания нас опять погнали по этапу к Южному Бугу. На этот раз нас гнали совсем другие жандармы. Они расстреливали отстающих. А ведь среди нас были и старики, и маленькие дети, и больные. Я помню одного человека из Бессарабии. У него был парализованный отец, которого он таскал на плечах. Он бежал с ним в начало колонны и садился. А когда колонна проходила, он опять бежал в её начало. В конце концов он выбился из сил и не мог двигаться дальше. Жандарм сказал ему: «Или ты оставляешь старика, или мы убьём тебя!» Он не согласился бросить отца, и их убили обоих… И вот так каждый день, когда мы уходили, оставались трупы расстрелянных… Так мы и двигались…

В каком-то селе колхоз выделил нам три подводы. Туда посадили стариков, больных и маленьких детей. Меня тоже посадили на одну из этих подвод. И возчики решили повезти нас в лагерь смерти, находившийся в районе Бирзулы (Котовск, Одесская область). Но вы знаете как это бывает, что иногда из-за какой-то мелкой детали человек остаётся жить или погибает. Когда привезли бессарабцев, у них были кружки цвета румынского флага (Tricolor). У нас таких не было, и мне они всегда очень нравились. И когда мы заезжали на территорию лагеря, я увидел, что там лежит такая кружка. Нас выгрузили у одного из бараков, и эти подводы уехали обратно. Мы зашли в барак. Какой-то старик лежал на соломе. Наши старики тоже легли. Но меня всё мучала эта кружка. И я решил вернуться за нею. На территории лагеря я увидел ямы с незарытыми трупами. И вдруг я заметил вдали нашу колонну, где были мои родители. Я побежал за ними и догнал их. А те, кто остались в лагере, все погибли. Я один из этой группы, которую везли на трёх подводах, выжил, благодаря этой кружке…

Наступили морозы. Нас продолжали гнать дальше. С нашей семьёй произошла такая вещь. Когда нас гнали в первый раз, мы оставили старшую сестру у одной украинской женщины. Это считалось за счастье, если кто-то соглашался взять еврейского ребёнка. Люди понимали, что идут на погибель, и хотели спасти хотя бы детей. И действительно, многие спаслись именно таким образом. Так что когда нас гнали второй раз, мы уже были втроём, без сестры…

И вот так мы шли от села к селу. В одном из сёл была остановка, и нам сказали, что в этот день мы никуда не будем двигаться. И мы пошли с мамой в село на поиски еды. А когда мы вернулись, то увидели, что сарай пустой и никого нет. Видимо всех срочно подняли и погнали дальше. Мы пошли догонять нашу колонну. Нас догнал румынский солдат, который тоже, видимо, куда-то отлучался, и отстал. Он приказал нам идти за ним.
К вечеру мы добрались до какого-то села. Нам сказали, что евреев поместили в конюшне. Когда мы подошли к ней, то оттуда вышел отец и стал ругать нас за то, что мы догнали колонну. Он сказал, что пойдёт забрать сестру, а нам сказал возвращаться в Каменку, где мы и встретимся после. Сейчас я, конечно, не понимаю, как мы могли тогда согласиться на это… Но тогда нам казалось, что это имеет какой-то смысл… Больше мы не видели ни отца, ни сестру…
Мы с мамой убежали и стали скитаться от села к селу.

— А чем же вы питались всё это время, когда вас гнали по этапу, и когда вы скитались с мамой вдвоём?

— Были сердечные люди, которые выносили еду к колонне, помогали нам чем могли. Причём это были люди из беднейших. Я вам расскажу, как мы ориентировались. Если мы видели дом под жестяной крышей, мы никогда туда не заходили. Богатые нам, как правило, никогда ничего не давали. А в таком домике под соломенной крышей, который еле стоял, бедные люди всегда делились с нами чем имели…

В одном селе нас застала пурга, засыпало все дороги. Мы застряли там на пару недель. Потом была ещё одна пурга, и мы застряли в другом месте. Фактически, эти задержки нас и спасли…
Наконец, когда уже пробили дорогу, мы пришли к Днестру, недалеко от Каменки. Нам стали попадаться знакомые молдаване. И они говорили, что нам в Каменку идти нельзя, потому что там евреев убивают. Оказывается, пока мы с мамой двигались, евреи вернулись. И вернулась моя сестра тоже. Сын той женщины, которая её приютила, вернулся с плена, и ей пришлось уйти. В Каменке собралось приличное количество евреев. Нам также рассказывали, что до этого приходил мой отец. Он даже не зашёл в дом, просто сидел на ступеньках. Интересовался у местных, не приходили ли мы. Больше его никто не видел. Как мы узнали потом, его расстреляли…

Где-то в феврале 42-го всех евреев собрали ночью, вырубили прорубь в Днестре и всех утопили. Нескольким семьям всё же удалось вырваться. Одна женщина рассказывала, что она искала мою сестру, чтобы забрать её с ними. Но как раз в этот вечер сестры не было. Как говорится, ей не было суждено, и её утопили вместе со всеми…

Известен случай, когда одна женщина перед тем, как её толкали в прорубь, ухватила румына за шею у утащила с собой под воду…

А когда подошли мы, то местные молдаване уже об этом знали. Они сказали, что нам нельзя возвращаться. И мы повернули назад, в сторону Украины…
Была очень суровая зима. Мы опять шли от села к селу, и таким образом хотели добраться до Крыжополя (Винницкая область). Там было очень большое гетто. И когда до Крыжополя оставалось километров 15, мы зашли в какой-то домик погреться. Там жил один старик. Он нас покормил. И сказал: «Зачем вам идти в такой далёкий путь с ребёнком? Лучше пойдите в соседнее село, Ольшанку, до него всего 7 километров.» Мы послушались его совета, и когда пришли в Ольшанку, то оказалось, что там тоже есть евреи. Там испокон веков жили три брата с семьями. И беженцы. Там даже были наши земляки, три каменские семьи. Мы спросили у них, что нам делать, и нам посоветовали пойти к старосте. Когда мы пошли к нему, то он спросил, ничего ли у нас нет из ценностей, и сказал, что ничем не может нам помочь и сказал нам идти в Крыжополь. Но мама сказала, что она уже больше не может идти и решила на свой страх и риск остаться. И мы стали скитаться в этом селе. Оно оказалось очень большим. Там жили в большинстве своём довольно порядочные люди. Мы ночевали по разным домам. Мама помoгала хозяевам копаться в огороде. Становилось всё теплее. Одежда на нас уже поизносилась…
Один раз мы заблудились и случайно попали в центр села. Нас догнал сын старосты и сказал, что Шеф де пост (командир румынского жандармского поста) уже знает о нас, и либо мы сегодня уберёмся из села, либо нас арестуют. Мама сказала, что она больше не может никуда идти, и решила пойти сдаться в Примэрию (сельсовет). Когда мы пришли туда, мама была белая от страха. Мы сказали, что мы – евреи, и спросили, что нам делать. Нас послали к камому-то служащему, который заполнил анкеты и ознакомил нас с правилами. Мы обязаны были отмечаться у старосты каждый день утром и вечером. Нас должны были посылать каждый день по графику на работу.
И мы поселились в Ольшанке уже официально. Там было несколько домов в центре, где жили все евреи, человек 100 – 150. Дома были огорожены проволокой. Сапожники, портные и другие квалифицированные рабочие занимались своей работой. А тех, кто как и моя мама не имели рабочей профессии, посылали на сельхозработы. Я ходил вместе с мамой. По четвергам мама работала на румынском жандармском посту, находящемся в 5 километрах от Ольшанки в селе Вербка. Там постоянно что-то строили. То конюшню, то гараж, то столовую. Мама покрывала стены глиной…

— Что вы остальное время делали, как вы питались?

— Моя мама когда-то умела вязать чулки. В тот период людям не было что надеть. А у крестьян были овцы, шерсть. И мы стали вязать им чулки. А за это крестьяне давали нам муку и продукты. Я тоже научился вязать. И предложил маме делать также и кофточки. Мама не умела, но другие женщины показали мне как, и мы стали вязать кофточки. Вот этим и зарабатывали себе на жизнь.

— В каких домах вы там жили?

— В селе было много пустых домов, некоторые же эвакуировались. Нам нельзя было выходить за огороженный проволокой участок. Когда приезжал офицер из Вербки, начинались проверки. А когда он уезжал, было поспокойнее.

— Не было ли случаев погромов со стороны местного населения?

— Нет, не было. В основной своей массе люди были очень порядочные и относились к нам с пониманием.

— Вы носили определённые знаки?

— Да, носили на левой стороне груди жёлтые шестиконечные звёзды, пришитые на чёрный кружочек. Мы их делали сами. Нам мама их сшила из кусочков кожи. А один человек сделал из двух-копеечной монеты такую красивую звезду, что она была похожа на Звезду Героя… У нас могли быть серьёзные неприятности, если мы не надевали эти звёзды.

В этом селе стояли восемь немецких связистов, которые ни во что не вмешивались. Всем командовали румыны. Но немцы требовали, чтобы к ним посылали на работу. Даже и меня один раз послали перебирать картошку. Однажды приехал румынский офицер и его задело, почему немцы забирают к себе людей на работу. Он собрал евреев, пиливших в этот день немцам дрова, и приказал их избить. На крики сбежались немцы и страшно поругались с румынами. Румынский офицер кричал, что он здесь хозяин, а немцы говорили ему, что какой он, мол, хозяин, когда немцы главнее… Вот такой инцидент был тоже…

Так мы и жили там до марта 1944 года, вплоть до нашего освобождения… Как-то утром к нам прибежали люди и сказали, что видели танки со звёздами. А к одной женщине ночью приходил сын – это была разведка Красной Армии. Но люди ещё как-то сомневались. Больше всего мы боялись того, что румыны уничтожат нас, когда будут убегать. Но в ту ночь, когда Красная армия стала наступать, румыны убежали настолько быстро, что никого не успели тронуть. Через пару дней пошли штрафные батальоны – оборванные, без формы. Мы никак не могли поверить, что это Красная Армия. А через несколько дней пошла регулярная армия. Они были в погонах, и мы их испугались, т.к. до войны военные ходили в петлицах, а о смене формы мы ничего не знали. Мы вышли за пределы гетто, свободно ходили по селу, общались с солдатами и радовались русской речи. Стали появляться солдаты-евреи. Они очень удивлялись тому, что мы спаслись, т.к. до сих пор не встречали выживших евреев на освобождённых территориях…

Мы подождали, пока потеплеет, и где-то под Пасху пошли домой. Мы находились всего в 25 километрах от Каменки. Но это был уже другой жандармский округ. И тем, кто остались там, пришлось значительно хуже, чем нам.

Мы вернулись домой. Наш дом был разрушен. Мы пошли в райисполком. Люди нас знали. Председатель помог нам с жильём…

— У вас была большая семья. Вы что-нибудь знали о ваших родственниках в период войны?

— Нет, в период войны мы ничего о них не знали. Когда мы уже вернулись, то узнали о гибели отца и сестры. Через некоторое время мы получили письмо на адрес сельсовета. Мой дядя, мамин младший брат, воевавший в Красной Армии, разыскивал нас. Вот так мы и связались с ним. Первое, что он мне прислал – это пара солдатских ботинок. Они, правда, были великоваты, но зато я уже мог выйти на улицу в грязь. До этого мне вообще нечего было надеть. Если на еду мы хоть как-то ещё могли себе заработать, то с одеждой была полная беда…

— А что стало с теми родственниками, которые остались в Каменке?

— Они все погибли… Моя бабушка, другие мамины родственники. Многих гнали по этапу. Люди умирали, замерзали, их расстреливали…

— В период когда вас освободила советская армия, как к вам относились офицеры-неевреи? Не было ли проявления антисемитизма?

— Нет, не было. К нам относились очень хорошо и даже с сочувствием. Мы не чувствовали неприязни. Был какой-то единый порыв. Мы были очень довольны свободой. А потом, когда уже стали мобилизовывать местное население, и они стали проходить через село, вот там уже были разные отщепенцы, которые ещё застали оккупацию. Они, до того, как приняли присягу, вели себя по разному. Некоторые были озлоблены, что их призывают в армию, ведь многие бежали из армии во время отступления.

— А не чувствовали ли вы проявления антисемитизма со стороны местных жителей, когда вы вернулись в Каменку?

— Нет, все притихли, многие боялись, ведь были суды. В Сороках, временной столице Молдавии (до освобождения Кишинёва), работал СМЕРШ. Судили старост, пособников румын, мародёров – их всех попересажали. И я помню, мама тоже выступала в суде как свидетель.

— Что было после того, как вы вернулись в Каменку?

— Мы начали потихоньку обустраиваться. Я пошёл в школу. Потом закончилась война. С каждым днём становилось легче, было снижение цен, потом отменили карточки. Я закончил семь классов, и поступил в техникум в Одессе.

— Много евреев вернулось в Каменку?

— Нет, очень мало, по сравнению с тем, что было до войны. Но потом начали возвращаться люди из эвакуации. И опять собралось много евреев. А потом люди потихонечку начали переезжать в города. Но наша семья осталась.

В Еврейском музее и центре толерантности прошла лекция публициста и историка Евгения Берковича «Невоспетые герои», посвященная тем, кто спасал евреев в годы Холокоста. «Лента.ру» записала рассказанные лектором истории таких людей.

Сегодня публичное обсуждение Холокоста в обществе не очень принято. Некоторые объясняют это тем, что это события уже давно минувших лет и сложно сопоставимы с действительностью. Другие считают, что по этой теме уже все сказано и ничего нового не добавить. Аргументы третьих сводятся к тому, что эти события очень трагичны, поэтому о них просто не хочется говорить.

Однако эти объяснения неверны. Во-первых, нельзя говорить, что наше время кардинально отличается от 1930-40-х годов - опасность повторения Холокоста еще существует. Второй аргумент можно оспорить тем, что постоянно появляются новые материалы и воспоминания, связанные с этими событиями. Говорить о том, что все годы Холокоста представлены лишь в черном свете тоже неверно - есть много примеров человеческого героизма и самопожертвования, которые рождают в людях высокие чувства.

В Израиле в 1953 году было введено юридическое понятие «Праведник народов мира». Это звание присваивалось людям, которые, рискуя жизнью, спасали евреев в годы Холокоста. Такое звание, помимо огромного морального значения, дает право на некоторые материальные льготы.

В настоящее время около 25 тысяч человек получили звание «Праведник народов мира», большинство из них, конечно, уже ушли из жизни. По статистике, больше всего «праведников мира» в Польше - около 6,3 тысячи, следом за ней следует Голландия, где насчитывается более 5 тысяч таких людей. На третьем месте стоит Франция с более чем 3,3 тысячи спасавших евреев. Даже в Германии около 500 человек получили звание «Праведник мира».

Звания, аналогичные «Праведнику народов мира», есть не только в Израиле. В Германии во времена, когда страна была еще разделена, правительство Западного Берлина установило титул «Невоспетые герои», который присваивался спасавшим евреев немцам. Как и «праведники», они получали материальную привилегию - дополнительную пенсию.

И в израильском законе о «Праведниках народов мира» и в положении о «Невоспетых героях» оговаривалось немало ограничений того, кого можно было отнести к таким людям. Так, такой человек сам не должен был быть евреем. Он же не мог состоять ни в одной партии или политическом движении, поэтому спасавшие евреев немецкие полицейские, военные или эсэсовцы не могли быть удостоены этого титула.

Кроме того, эти люди должны быть «морально чистыми», поэтому, к примеру, проститутка, укрывавшая у себя еврея, не могла стать «праведником» или «невоспетым героем». Еще одним условием является бескорыстность спасителя - он не должен был получать никакого материального вознаграждения от спасенного еврея. Это условие было прописано как в законе о «праведниках», так и в законе о «невоспетых героях».

Еврей, спасавший евреев

В научном сообществе в свое время возник вопрос, чем отличаются люди, спасавшие евреев, от остальной части населения. Насчет этого даже было высказано предположение о существовании «гена альтруизма». Для обоснования или, наоборот, опровержения этой гипотезы американские ученые провели широкое исследование - собирали людей, переживших Холокост, и предлагали им пройти анкетирование.

Одними из таких опрошенных стали Вильгельм и Цезия Бахнер, жившие тогда в Калифорнии. По итогам опроса оказалось, что они не подходят под категорию спасавшихся во время Холокоста. Наоборот, они сами спасали евреев, находясь на оккупированной немцами территории.

Вильгельм Бахнер, окончивший Немецкий технический институт в чешском городе Брюнне (Брно), приехал в Варшаву, чтобы найти себе работу строителя. После начала войны он проживал вместе с семьей будущей жены Цезии на территории варшавского гетто, куда стали свозить всех евреев.

Выходить из этого гетто можно было только в конвое под контролем польской охраны, а перемещаться - со специальной повязкой на руке. Выход из сложившейся ситуации Бахнер нашел благодаря удачно сложившимся обстоятельствам - на улице он встретил свою родственницу, которая шла по улице свободно без всяких опознавательных знаков. От нее он узнал, что может устроиться к одному немецкому предпринимателю, который начал заниматься проектом по строительству военных объектов и восстановлению разрушенных транспортных систем.

Благодаря этому, скрыв свои еврейские корни и выдав себя за поляка, Бахнер получил трудовую карточку и работу в этой строительной фирме и довольно скоро стал в ней управляющим. Он набрал себе большую команду, в которой около 50 рабочих оказались евреями из гетто.

Вместе со своей фирмой, которая вскоре получила статус военного предприятия, его команда двигалась вслед за немецкой армией на восток до Киева и дальше, восстанавливая железные дороги. Так же Бахнер и его рабочие двигались и обратно на запад, когда Красная армия начала оттеснять немцев.

Эти несколько лет двойной жизни были очень напряженными для Бахнера. В гетто он был евреем с повязкой, а за его пределами - сотрудником немецкой фирмы, выполняющей военные заказы. Однажды ему даже пришлось вызволять из гестапо одного из сотрудников фирмы, которого заподозрили в том, что он еврей, хотя на самом деле он был украинцем.

После войны Бахнер не смог долго прожить в Польше из-за сильных антисемитских настроений местного населения и переехал с семьей в США. Но на его с женой золотую свадьбу в 1989 году с разных концов Земли съехались все 50 семей спасенных евреев. Однако звание «Праведник мира» он не получил, поскольку не подходил под критерии отбора, будучи сам евреем.

Брат за брата не отвечает

Еще одним человеком, чью кандидатуру также не выдвигали на звание «праведника», был брат рейхсмаршала Германа Геринга Альберт, с историей которого связано появление такого термина как «список Геринга» (по аналогии со «списком Шиндлера»).

Братья были разные не только внешне, но и по характеру. Младший брат Альберт был безразличен к политике и больше интересовался богемной жизнью, и долгое время работал на венской киностудии «Тобис-Саша-фильм», владельцем которой был еврей Оскар Пильцер.

Когда произошел аншлюс и Австрию присоединили к Германии в 1938 году, австрийских евреев постигла та же судьба, что и немецких, и Пильцер был арестован. После этого Альберт Геринг лично просил своего брата отпустить хозяина киностудии, он был освобожден и с семьей уехал из Германии.

После этого младший из братьев Герингов переехал в Чехию, где стал работать торгово-военным представителем на заводе «Шкода». Здесь он женился на чешке Миланде Клазаровой, что по меркам нацистов было преступлением против чистоты арийской расы, а также помогал руководству завода, оповещая его о готовящихся облавах. Это помогало размещавшимся на предприятии подпольщикам, устраивавшим акции саботажа против нацистов, избежать встречи с эсэсовцами.

Альберта арестовали примерно в то же время, что и Германа Геринга. Ни у кого не было сомнения, что и Альберт был нацистским преступником. Кем он еще мог быть - брат второго человека в Третьем рейхе? Пока шло следствие, братья Геринги находились в одной тюрьме, а их камеры были расположены недалеко друг от друга.

В качестве доказательства своей антифашистской деятельности Альберт Геринг для суда даже составил список евреев, которым он помог, - их оказалось более 30 человек. Среди этих людей было и имя композитора Франца Легара, у которого жена была еврейкой.

Будучи любимцем Гитлера, Легар надеялся, что это поможет его семье избежать преследования. Однако его жену все равно арестовали, и Альберту Герингу пришлось вновь применять свои связи для того, чтобы ее отпустили.

Следователи в истории спасения евреев не верили, подобными легендами пытались спасти свою жизнь многие арестованные нацисты. Но Альберту повезло - новым следователем по его делу оказался Виктор Паркер, племянник Франца Легара, который лично знал историю спасения своей тети. В итоге все эпизоды из «списка Геринга» были подтверждены и невиновность младшего брата Геринга доказана.

Осужденный как военный преступник

История капитана резерва Вильма Хозенфельда сейчас довольно широко известна благодаря фильму Романа Полански «Пианист», сюжет которого повествует о том, как польский еврей, музыкант Владислав Шпильман пережил Холокост в Варшаве.

Владислав долгое время скрывался по подвалам и чердакам, но однажды его обнаружил немецкий офицер - капитан резерва Хозенфельд. Узнав, что пойманный бродяга - пианист и еврей, Вильм помог ему получше спрятаться под крышей немецкого штаба, носил ему еду в укрытие, отдал свою офицерскую шинель. Из своего укрытия Шпильман мог наблюдать за жизнью немецкого штаба вплоть до прихода Красной армии в Варшаву. Из-за офицерской шинели, которую Владислав на радостях забыл снять, его чуть не расстреляли советские солдаты, но обошлось.

Фото: Wojtek Laski / Newsmakers / Getty Images / Fotobank

Почти сразу после окончания войны в 1946 году музыкант рассказал свою историю в книге «Мертвый город», позднее переименованной в «Чудесное спасение». Однако в книге он не смог назвать своего спасителя, его имя он тогда еще не знал - оно станет известным только в 1950 году от другого спасенного Хозенфельдом еврея. Оказалось, что его спаситель находился в советском лагере для военнопленных под Волгоградом. Шпильман обращался к самым высоким чинам польской госбезопасности, чтобы вызволить его оттуда. Однако даже министр общественной безопасности Польши Якуб Берман, обратившись к советским властям и к своим коллегам в КГБ, не смог ничего сделать.

Хозенфельд был осужден как военный преступник, несмотря на то что был он в резерве и умер в лагере от побоев в 1950-х годах. Все попытки Шпильмана убедить комиссию Яд Вашема присвоить Хозенфельду звание «праведника мира» не увенчались успехом, поскольку осужденный как военный преступник не мог получить это звание. Только после смерти Шпильмана в 2010-х годах его сыну и сыну Хозенфельда удалось добиться посмертного признания капитана резерва Вильма Хозенфельда.

Женский бунт на улице Роз

Несмотря на все гонения на евреев, до 1943 года в Берлине их проживало еще несколько тысяч, причем легально - это были евреи, как правило, женатые на немках, а также дети от таких смешанных браков.

Опасаясь общественного недовольства, нацистское правительство долго не могло найти этой проблеме решения. Однако в феврале 1943 года по приказу Геббельса было все же решено полностью очистить город от евреев, была проведена тотальная облава под названием «операция фабрики». С рабочих мест на оборонных предприятиях, из квартир, с берлинских улиц забирали всех встретившихся евреев и доставляли в специальные сборные пункты для последующей отправки в лагеря уничтожения. Один из таких сборных пунктов располагался на улице Розенштрассе в Берлине. Здесь оказались в заключении несколько тысяч еврейских мужчин и детей. В тот же день на Розенштрассе вышли несколько сотен немецких женщин, которые протестовали против ареста их еврейских мужей. Женщины сутками стояли напротив здания синагоги с требованием вернуть их родственников.

Первоначально против демонстранток выставили кордон автоматчиков, готовых в любой момент применить оружие. Однако женщинами удалось добиться своего, и их мужей и детей отпустили, выдав специальные справки, позволившие им всем пережить войну, официально оставаясь в Берлине. Произошло вообще немыслимое: 25 евреев, которых немцы успели отправить в Освенцим, вернули назад. Обычно из этого лагеря смерти пути назад не было.

Первое письменное сообщение о событиях на Розенштрассе появилось в берлинской женской газете сразу после окончания войны. А затем целых пятьдесят лет ни историки, ни журналисты не вспоминали о том, что происходило на улице Роз. Только в девяностые годы появились первые монографии, статьи, документальные фильмы об этих событиях.

Что могло означать столь долгое молчание о таком, казалось бы, необыкновенно привлекательном для историков и писателей событии, как спасение человеческих жизней в условиях безжалостной тирании?

Успех демонстраций на Розенштрассе позволяет несколько по-иному посмотреть на события прошлого и, в частности, на ответственность немецкого народа за преступления нацистов. Выступления на Розенштрассе показывают, что если бы евреи не были изолированы от немецкого общества, их уничтожение оказалось бы сложной проблемой для властей. А подавляющее большинство немцев не возражало против выделения и изоляции евреев. С 1933 года практически не было протестов немцев против расистских законов и распоряжений нацистов. И это развязало руки преступникам. Тотального геноцида евреев можно было бы избежать, если бы не пассивность и молчаливое одобрение немцами действий своего правительства.

Графиня-бунтарь

История присвоения и не присвоения звания «Праведник народов мира» знает множество парадоксов, это в полном смысле «клубок моральных проблем». Например, были люди, которые получили звание «праведника», но добровольно отказались от него. Такова была прусская графиня Мария фон Мальцан. Вся ее семья, как и положено прусским аристократам, поддерживала нацистов, и только она одна не принимала этой идеологии и боролась за демократические свободы.

Когда начались гонения на евреев, она из принципа начала помогать преследуемым. Мария фон Мальцан активно сотрудничала с представителями шведской церкви и группами антифашистского Сопротивления. Фон Мальцан участвовала в отправке евреев в Швецию вместе с мебелью из шведского посольства, с беженцами переплывала по ночам Боденское озеро на границе со Швейцарией. После одной из таких отправок за ней погнался патруль, от которого ей пришлось всю ночь прятаться на дереве. На рассвете началась бомбежка, и она присоединилась к группе тушивших в деревне пожар, за что получила оправдывающую ее отсутствие в городе справку. Однажды во время одной из операций по спасению евреев ее даже ранили эсэсовские патрульные.

За время войны через ее квартиру прошло около 60 евреев. Так, до самого окончания войны в ее квартире жили две оказавшиеся в берлинском трудовом лагере девочки.

Также она укрывала у себя в квартире издателя авангардного литературного альманаха Ганса Гиршеля, который впоследствии стал ее вторым мужем. Его она прятала в просторном диване, в дне которого были просверлены отверстия для воздуха, а сама софа изнутри запиралась на крючок. Также внутри дивана стоял стакан с водой и кодеин от кашля на случай облав, поскольку в Берлине они проводились во всех домах, и социальное положение человека для эсэсовцев не имело значения.

Несколько раз обыски проходили и в квартире фон Мальцан, во время одного из них гестаповец потребовал от графини открыть диван. Она ответила, что это невозможно, на что офицер заявил, что тогда он прострелит диван, чтобы убедиться, что там никого нет. Но, поскольку другой стороной жизни графини были правительственные приемы, где присутствовали порой самые высшие чины нацистского правительства, она смогла запугать своими связями офицера, и тот не стал рисковать.

В апреле 1940 года немецкие войска напали на Данию. Страна практически сразу прекратила сопротивление. По мнению нацистов, скандинавские народы близки к нордическим арийцам, поэтому они должны быть союзниками немцев. В связи с этим из Дании было решено сделать образцовый протекторат. Было сохранено датское правительство, армия и полиция. И хотя во главе был поставлен немецкий наместник Вернер Бест, автономия страны практически была сохранена.

В 1943 году немецкий морской атташе Георг Фердинанд Дуквиц узнал о готовящейся депортации всех датских евреев и предупредил об этом местного раввина Маркуса Мельхиора. В результате за несколько дней датчане организовали переправу датских евреев в соседнюю Швецию.

Нильс Бор, который незадолго до этого оказался в Швеции, смог добиться от шведского правительства согласия принять датских беженцев. Таким образом, из 7,7 тысячи датских евреев удалось спасти 7,2 тысячи человек. Те же 500 евреев, которых не смогли переправить, отправили не в Освенцим, а в Терезин, который считался образцовым концлагерем с допуском туда Красного Креста. В результате почти все датские евреи пережили Холокост.

Праведники мира - это в полном смысле слова «солнечное сплетение» проблем Холокоста. И необходимо разобраться во всем их комплексе, чтобы понять, что означала «моральная ответственность» человека тогда и как ее следует оценивать сегодня.

11 мая 1960 года около 8 вечера Рикардо Клемент вышел из автобуса на окраине Буэнос-Айреса. Уже стемнело. Рикардо возвращался с работы - он был сварщиком и механиком в Мерседес-Бенц. В доме, который он построил своими руками два года назад, его ждали жена и четверо детей.

На улице Гарибальди, где жил Рикардо, стояла машина с открытым капотом, рядом возился мужчина. Когда Рикардо проходил мимо, человек набросился на него и повалил на дорогу. Рикардо дрался и кричал, но сопротивляться было бесполезно: на подмогу нападавшему прибежали еще трое. Они завернули Рикардо в одеяло, затащили в машину, надели ему на глаза затемненные мотоциклетные очки. Машина сорвалась с места.

«Лучше не двигаться», — предупредил его кто-то. «Я уже принял свою судьбу», — ответил Рикардо Клемент, он же — Адольф Эйхман, бывший руководитель отдела по делам евреев, оберштурмбаннфюрер СС. Во время Второй мировой войны он занимался организацией перевозки евреев в концентрационные лагеря и их последующим уничтожением.

На самолете Эйхмана доставили в Израиль, где он был отдан под суд. На этом громком публичном процессе тема Холокоста была впервые сформулирована как отдельное событие Второй мировой войны.

Нюрнбергский процесс: без главных преступников

Первый суд над эсэсовцами и надсмотрщиками концлагерей состоялся в 1944 году. Советско-польская комиссия приговорила к смерти через повешение шестерых служащих лагеря Майданек.

В 1945-1946 годах прошел Нюрнбергский трибунал, где судили не только отдельных людей, но и саму идеологию нацизма. Главных преступников на этом суде не было.

Нюрнбергский трибунал. DPA via AP

30 апреля 1945 года застрелился Адольф Гитлер. 1 мая, убив своих шестерых детей, покончил с собой Йозеф Геббельс. Генрих Гиммлер принял цианид. Мартин Борман пропал без вести — через 30 лет найдут его останки и выяснится, что он тоже отравился цианидом. Герман Геринг покончил с собой за несколько часов до приведения в исполнение приговора Нюрнбергского трибунала. Из оставшихся двадцати обвиняемых десять были повешены, трое — оправданы, остальные получили тюремные сроки от 10 лет до пожизненного.

Кроме основного состоялись еще 12 малых Нюрнбергских процессов, где были осуждены 97 военных преступников. Свои трибуналы были в каждой оккупационной зоне.

Процессы над охранниками и руководством лагерей, военными преступниками, партийными чиновниками и пропагандистами, врачами и судьями растянулись на десятилетия. Один из последних громких процессов — над бывшим охранником Собибора и Майданека Иваном Демьянюком — завершился лишь в 2011 году в Мюнхене. В июне 2016-го бывший охранник Аушвица Райнольд Ханнинг получил 5 лет тюрьмы за соучастие в убийстве 170 тысяч человек. Поиск и привлечение к суду нацистских преступников продолжается до сих пор, несмотря на то что всем им уже за 90 лет.

Ивана Демьянюка доставляют в суд. Израиль, Иерусалим, 1988 год. AP Photo

Нюрнбергский процесс имел колоссальное значение для окончательной победы над нацизмом. Он определил несколько ключевых принципов международного права, в том числе — личную ответственность за исполнение преступных приказов и ответственность за соучастие в военных злодеяниях и преступлениях против человечности. С процесса в Нюрнберге под лозунгом «Никогда более» — Nie wieder — началось строительство нового Германского государства.

Однако значительная часть преступников избежала наказания, эмигрировав в страны Латинской Америки. Одни сменили имя, другие вообще не прикладывали никаких усилий. Например, Франц Новак из команды Эйхмана, отвечавший за перевозку 1,7 млн человек в концлагерь, в послевоенные годы работал в типографии и был арестован только в 1961 году. Он получил несколько лет тюрьмы за «публичное насилие», потом был оправдан, снова осужден в 70-е — и в конечном счете пробыл в заключении около 8 лет, по 3 минуты и 20 секунд за каждую жертву. Ответственный за уничтожение 80 тысяч евреев Вильнюсского гетто Франц Мурер — о нем — после череды процессов был оправдан. Венгерский нацист Ласло Чатари, по приказу которого депортировали в Аушвиц более 15 тысяч человек, был пойман лишь в 97 лет и до приговора не дожил.

Все эти процессы проходили в странах, где преступления были совершены. Процесс над бывшим руководителем отдела по делам евреев Адольфом Эйхманом проводился в Израиле.

Суд над Эйхманом: начало разговора

Израильский историк Эфраим Зурофф говорит о процессе как событии уникального значения: «В пятидесятых, шестидесятых и вплоть до конца семидесятых годов о Холокосте говорили мало, и уж точно его не изучали, не анализировали, дискуссий о нем тоже не было». Поэтому послевоенное время часто называют в Израиле «Великим молчанием».

Жертвы Холокоста находились внизу социальной лестницы молодого еврейского государства.

К ним у нас вообще-то относились с состраданием, но и с некоторым брезгливым неприятием: удрученные, недужные, полные мировой скорби, - но кто же виноват, что от великого своего ума сидели вы там и дожидались Гитлера, вместо того чтобы прибыть сюда заблаговременно? И почему они допустили, чтобы их гнали, словно скот на убой, вместо того, чтобы организоваться и дать достойный ответ?

Амос Оз «Повесть о любви и тьме»

«Воспоминания об этой величайшей трагедии, трагедии почти непостижимого масштаба загонялись внутрь, о них не говорили, об этом старались забыть», — говорит Зурофф. Процесс над Эйхманом начал этот разговор. Выжившие в Холокосте получили возможность рассказать свою историю и быть услышанными.

Вопросы-упреки в адрес выживших звучали и на процессе. Например, прокурор называет жертв «овцами на заклание». Это демонстрирует незнание и непонимание событий Холокоста современниками. Примеры сопротивления были — выжившие в мемуарах рассказывают о саботаже работ, о борьбе за человеческое достоинство. Известны случаи восстаний в Варшавском гетто, в Треблинке, Собиборе и Аушвице. Но массовое сопротивление зачастую было невозможным. Людей обманывали, маскируя газовые камеры под баню или говоря, что везут на работы, на деле же отправляли на расстрел. Местное население к евреям относилось преимущественно враждебно, хотя нередкими были и случаи помощи. Физическое состояние узников, попадавших в лагеря после нескольких дней пути в товарном вагоне без еды и воды, тоже имело значение.

Адольф Эйхман во время заседания суда в Иерусалиме. 8 августа 1961 года. AP Photo

Жизнь Эйхмана и судебный процесс по его делу подробно задокументированы. Видео с заседаний доступны на Youtube, записки «архитектора Холокоста» опубликованы в 2000 году. О нем написано более 800 научных работ и выпущен фильм. По словам Марты Геллхорн, военного корреспондента и писательницы, «на некоторое время процесс был самой яркой сенсацией, которую могли предложить газеты».

На скамье подсудимого, похожей на корабль, отгороженной пуленепробиваемым стеклом, сидит небольшой человек с тонкой шеей, вздернутыми плечами, любопытными глазами рептилии, острым лицом, темными волосами, обрамляющими лысину. Он постоянно меняет очки без всякой видимой причины. Сжимает узкие губы, морщит их. Иногда у него тик под левым глазом.

Марта Геллхорн корреспондент журнала The Atlantic

Благодаря в американском еженедельнике The New Yorker о Холокосте узнали в США. Арендт увидела в Эйхмане не циничного и жесткого убийцу, а заурядного, лишенного способности мыслить чиновника, из служебного прилежания отправившего на смерть миллионы евреев. По мнению Арендт, банальность нацизма в том, что в ежедневных убийствах участвовали люди, ничем не примечательные. Режим не смог бы существовать, если бы его поддерживали только садисты. И вина этих людей — как и Эйхмана — не в том, что они глупы, а в том, что они не хотят думать.

От 30 до 40% всех жертв Холокоста — около 2,7 миллиона евреев — погибли на территории СССР. С началось «окончательное решение еврейского вопроса».

29-31 сентября 1941 года на северо-западе Киева в Бабьем Яру расстреляли более 30 тысяч мужчин, женщин и детей. К краю двухкилометрового оврага их привели объявления, развешанные по всему городу. Угрожая смертью за неподчинение, нацисты требовали явиться на сборный пункт с документами и ценными вещами. Здесь людей заставляли раздеться и расстреливали, тела скидывали в яму. Расстрелы в Бабьем Яру продолжались до 1942 года, число жертв увеличилось по разным оценкам от 70 до 100 тысяч человек. Кроме еврейского населения города были уничтожены душевнобольные, военнопленные, партизаны, украинские националисты, цыгане.

Бронзовые фигуры, словно тени, спускаются в яму - свою собственную могилу. На снегу дрожат от ветра несколько гвоздик. Внизу - обелиск в память о пяти тысячах евреев, убитых нацистами на этом месте 2 марта 1942 года. Парадокс истории: авторы мемориала "Яма" позже также подверглись репрессиям, при Сталине они были сосланы в трудовые лагеря.

В Беларуси историю Холокоста долгое время обходили стороной так же, как обходят стороной расположенный посреди жилого квартала заснеженный кратер. А вот 77-летняя минчанка Майя Левина-Крапина часто приходит к "Яме", чтобы отдать дань памяти своей матери, убитой в минском гетто.

Детство в гетто

Минское гетто было создано вскоре после оккупации города, в июле 1941 года. На территории площадью около двух квадратных километров было изолировано все еврейское население города, около 70 тысяч человек. Из 160 белорусских гетто минское было самым большим.

"Когда мы уходили из нашего дома, мать надела на нас и зимнюю, и летнюю одежду", - вспоминает Майя Левина-Крапина. Семью Левиных поселили в одну комнату. Дедушку, маму и четырнадцатилетнего брата каждый день выводили на работы. Дома оставалась бабушка с четырьмя внучками, среди которых была и шестилетняя Майя. В гетто не было магазинов. "Мы ели мацу и соль, которую взяли с собой из дома, - рассказывает она. - Летом варили суп из лебеды". Все должны были носить на груди и спине желтую "лату" - заплатку.

Смотреть видео 02:27

Воспоминания Майи Левиной-Крапиной

Во время первого погрома 7 ноября 1941 года погибло много людей. Семья Левиных спряталась в укрытии под полом, которое называли "малина". На следующий день жители гетто поняли, в чем состояла цель зачистки. 8 ноября прибыл первый поезд с евреями из Гамбурга, которых нужно было как-то расселить. Всего за время войны в минское гетто были доставлены более 26 тысяч евреев из Германии, Австрии и Чехии. Их всех называли "гамбургскими".

Систематическое уничтожение

"До войны в Беларуси проживали 940 тысяч евреев. Во время войны были убиты 800 тысяч", - говорит минский историк Кузьма Козак. К уничтожению нацисты, по его словам, подходили систематически. "С каждым погромом гетто все больше сужалось, улицы на окраине отходили обратно к городу", - рассказывает Майя Крапина. В октябре 1943 года минское гетто было окончательно ликвидировано, а Беларусь объявили зоной, свободной от евреев.

Среди тех немногих, кому удалось выжить, оказалась и Майя Крапина. Ее брат смог вывести из гетто группу детей. "Мы шли три или четыре дня, - рассказывает она. - Я уже не могла держаться на ногах, ребята несли меня по очереди на руках". Группа из сорока детей пришла в деревню Поречье, где был расположен партизанский отряд. Детей выходили жители белорусской деревни.

Освобожденная из Освенцима

Жертвами нацистов в Беларуси становились не только жители еврейского происхождения. Семья Александры Борисовой подверглась гонениям за связь в партизанами. Деревню Курино Витебской области, где они проживали, сожгли. Семью Александры Борисовой в товарном вагоне доставили в лагерь смерти Майданек, а затем - в Освенцим.

Смотреть видео 01:41

Воспоминания Александры Борисовой

В немецком концлагере семилетняя Саша все время болела. Мать прятала дочь на верхней полке нар, чтобы ее не забрали в больничный барак. Оттуда не возвращались. 27 января 1945 года, день освобождения концлагеря Освенцим, Александра Борисова считает своим вторым днем рождением. Но тени из прошлого не покидают ее до сих пор. "Лай овчарок, крики, плети, прожекторы и алармы, эти страшные сирены... Я все это помню", - говорит 76-летняя женщина с тихим голосом и грустным взглядом.

Забытая история

Cоветских исследователей история Холокоста не интересовала. "Было принято говорить о героях и врагах, но не о жертвах", - говорит Кузьма Козак. После распада СССР появились первые инициативы по изучению еврейского наследия в Беларуси. Среди них особое место занимает открывшаяся десять лет тому назад Историческая мастерская в Минске, соучредителем которой является Международный образовательный центр в Дортмунде. Она расположена в одном из домов на территории бывшего гетто, напротив Еврейского кладбища.

Контекст

В кабинете директора Мастерской Кузьмы Козака везде лежат книги - на полках, на столе и на стульях. "История изучения Холокоста у нас началась в то время, когда уже почти не осталось свидетелей. В архивах нет документов", - говорит он. Задача Мастерской - найти и записать истории жертв, а также позаботиться о сохранении памятных мест. Немногие знают, что в Беларуси находился один из крупнейших лагерей смерти на территоррии Европы. В Тростенце под Минском были уничтожены, по различным данным, от 60 до 200 тысяч человек. "Сейчас там лишь несколько скромных обелисков и городская свалка", - говорит Козак.

Благодаря содействию Исторической мастерской, Майе Левиной-Крапиной в 2008 году удалось издать автобиографию "Трижды рожденная". "После войны мы ненавидели немцев", - рассказывает она. Будучи ребенком, Крапина и предположить не могла, что в будущем именно в Германии врачи спасут ее от потери зрения. Когда она несколько лет тому назад рассказывала о своем детстве немецким школьникам, те плакали вместе с ней. "Мое отношение к немцам сильно изменилось", - говорит Майя Крапина. Но то, что произошло в гетто, ей не забыть никогда...